|
|
|
Духовное просвещение
Богословское образование
Воцерковление
|
Лариса Николаевна Котова*«Эстетический цветок цивилизации», или Что мешает гармоничному диалогу
*** Вся мировая и русская литература написана по преимуществу христианами (носителями религиозного мировоззрения и христианской концептосферы), а интерпретируется и толкуется людьми с другим мировоззрением (у которых данная концептосфера отсутствует, хотя они и владеют научно-понятийным аппаратом в теме, на которую пишут), чем и обусловлены глубокие мировоззренческие лакуны. *** Помимо цели «рассказать о чем-то», у автора художественного текста есть цель «рассказать себя», «подарить себя» читателю. Автор надеется быть услышанным, надеется на другом конце коммуникативной цепочки обрести (или создать) единомышленника. В подобной ситуации нужно видеть уникальность обращения одной личности к другой. От читателя, в свою очередь, требуется добрая воля и открытость, готовность к контакту, душевный труд, своего рода читательский «талант», на который уповает автор. *** Язык существует лишь в разговоре. Классическая модель разговора подчеркивает в нем гармоничность, равноуважительность, непосредственную ориентированность на собеседника и в то же время органическую сопричастность богатству культурной традиции: наряду и на равных с присутствующими друзьями участниками общения становятся авторы великих книг, уважаемые мыслители прошлого. Свободный от сиюминутных страстей и корыстных интересов, ограничений невежества, давления заботы и нужды, «настоящий разговор» представал как аристократичный, если не в смысле строгой сословной приписки, то в смысле возвышенности над рутиной быта и отвлеченности от практических задач. Сочетая в себе черты ритуала и игры, «настоящий разговор» утверждал надличные коллективные ценности, подчеркнуто исключая индивидуальное самоутверждение, конфликт мнений или даже резкое столкновение разных точек зрения. *** Однако возникает вопрос: насколько правомочна наша экстраполяция модели разговора на ситуацию, внешне разговор нисколько не напоминающую, – ситуацию чтения? Подтверждение нашей позиции находим в следующем рассуждении Т.Д. Венедиктовой: «Искусство разговора – не зря Г. Тард называл его «эстетическим цветком цивилизации» – совсем не постороннее письменным формам выражения, особенно художественным. В классическую эпоху считалось само собой разумеющимся, что образцовый собеседник – также и образованный ритор и читатель». *** На пути такого диалога часто возникают препятствия, и искомый эффект оказывается недостижимым. Полярным по отношению к эффекту гармоничного диалога «автор-адресат» является отсутствие эффекта, иногда – просто непонимание текста (или неполное понимание, по крайней мере, не то, на какое рассчитывал автор), то есть негативный результат художественной коммуникации. *** Как правило, человек знает о наличии / отсутствии у него опыта духовной жизни (лишь качество этого опыта святые отцы оценивать не велят), а также о факте наличия (и степени сформированности) религиозного сознания. Впрочем, иногда можно наблюдать, как этот факт ускользает от внимания человека (имплицируется), что, в частности, приводит к досадным ошибкам в интерпретации текста. Особенно досадными они становятся, когда их допускают, так сказать, читатели-профессионалы – литературоведы, лингвокультурологи, писатели, поэты. Чтобы это утверждение не было голословным, приведем некоторые примеры. Так, литературовед, доктор филологических наук, профессор В.В. Савельева в своей книге «Художественная антропология», анализируя некоторые аспекты (принципы номинации) романа Н.С. Лескова, в частности, пишет: «Использование мифонимов в качестве имен собственных сталкивается с проблемой соотнесенности конкретного персонажа и мифологического образа. В этом случае или другие именные и неименные номинации должны подчинить себе мифоним или мифоним поглотит собой все номинации. Например, дьякон в романе Н. Лескова «Островитяне» носит имя Ахилла и отличается огромной физической силой. При осмыслении структуры образа-персонажа читатель вправе говорить о некой внутренней противоречивости образа, сочетающего черты языческого персонажа и православного праведника» [Савельева 1999, 84]. На самом деле здесь нет никакой «внутренней противоречивости», равно как и «сочетания черт» языческих и православных. Что лежит в основе такого категоричного утверждения? Мимо внимания литературоведа-исследователя – если бы его мировоззренческая позиция совпадала с позицией изучаемого автора (то есть если бы он был верующим человеком) – не прошел бы факт «радостной религиозности» Н.С. Лескова (это – его собственное выражение), предполагающей искреннюю и живую веру (в данном случае, православную), что, в свою очередь, исключает самую возможность такого хода мыслей, который мог бы привести к «сочетанию» указанных черт (это, к примеру, в сознании гностиков II-III в.в. или теософов ХХ в. такое сочетание может иметь место <…> В зрелом православном сознании трудно найти две настолько взаимоисключающие вещи, как христианство (православие в нашем случае) и язычество. Можно указать на их исторический антагонизм, имеющий не только 20-тивековую традицию работы христианской богословской мысли, запечатленную в громадном корпусе текстов, но и давший бесчисленный сонм святых мучеников (I-IV вв.), одинаково почитаемых Восточной и Западной христианскими Церквями. Кроме того, если учесть, что все известные в истории культурные ареалы сохраняют в той или иной мере традиции религиозного сознания (и советский культурный ареал, наследовавший дореволюционному русскому, не составляет исключения), то, казалось бы, для русских должен быть общеизвестным тот факт, что в христианских семьях <…> имя ребенку дается в таинстве крещения и обязательно в честь какого-либо христианского святого, имена которых (как русских, так и западных, канонизированных единой Вселенской Церковью до ее разделения на православную и католическую, то есть до 1054 г.) записаны в православном церковном календаре (святцах). Исключена всякая возможность имянаречения в честь языческого героя. В результате этого таинства христианин обретает небесного покровителя, что для его мировосприятия немаловажно. Если мы обратимся к святцам, то обнаружим там имя «Ахила» (именно в таком орфографическом варианте, который, как видим, отличается от греческого и того, что дан В.В. Савельевой). Оно принадлежало монаху Киево-Печерской лавры (XIV в.), имевшему, кстати сказать, как и герой Лескова, священный сан диакона, канонизированному в лике преподобных (память 4/17 января), мощи которого почивают в Дальних (Феодосиевых) пещерах Киево-Печерской лавры по сей день. Такая мотивация имени героя представляется более реальной. Досадно, что ошибочная мотивация (от имени героя древнегреческих мифов Ахиллеса, или Ахилла, – информация о нем оказалась у данного исследователя нелакунизированной. В христианстве ее относят к «еллинской премудрости», о которой упоминают с неизменным презрительно-уничижительным и даже брезгливым отношением, как ко всему языческому), принятая литературоведом В. В. Савельевой, чуть позже легла в основу одного из теоретических положений ее докторской диссертации – постулата о мифонимах как средстве номинации у Н.С. Лескова, который теперь представляется сомнительным (но активно репрезентируется поколением учеников). И эта мотивация объясняется глубокой имплицитной лакуной в концептосфере (хотя с понятийным аппаратом все в порядке, по определению). О подобных казусах можно было бы не упоминать, если бы не тот печальный (в нашем контексте) факт, что вся мировая и русская литература написана по преимуществу христианами (носителями религиозного мировоззрения и христианской концептосферы), а интерпретируется и толкуется людьми с другим мировоззрением (у которых данная концептосфера отсутствует, хотя они и владеют научно-понятийным аппаратом в теме, на которую пишут), чем и обусловлены глубокие мировоззренческие лакуны. Результат такого «толкования», естественно, не может не вызывать сомнений. ***
Парили рыбы в вышине, ... читатели-филологи это стихотворение не поняли (ни на русском, ни на английском языках), несмотря на то, что текст приведен был полностью, а это, как известно, облегчает задачу (речь идет об эксперименте на опознавание прецедентных текстов читателями-филологами с мировоззрением, сформированным в советские атеистические годы - ред.). И хотя в некоторых ответах были и «образы-архетипы», и «ассоциации», и «мотивы», и «трансформация образа» и прочие квалифицированные филологические «высокие глаголы» (основанные на, якобы, «профессиональном» анализе текста), концептуальное содержание этого простого, на первый взгляд, стихотворения осталось непрочитанным. А между тем, последние слова данного текста содержат аллюзию, которая обращает как русского, так и английского (равно принадлежащих к культуре христианского генезиса) читателя к евангельскому событию: входу Господню в Иерусалим «на вольную страсть», о котором пишут все 4 евангелиста (Мф., 21, 1-11; Мк., 11, 1-10; Лк., 19, 28-40; Ин., 12, 12-19). ______________________ * Л.Н. Котова - кандидат филологических наук,
Архив новостей |
По благословению
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| г.Екатеринбург тел. 269-30-36 | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
