Н. В. Пращерук*
БЛАГОДАТНЫЕ СВИДЕТЕЛЬСТВА ВЕРЫ:
О ПРАВОСЛАВНОЙ АВТОБИОГРАФИЧЕСКОЙ ПРОЗЕ 2010-х ГОДОВ  Православная проза (как и поэзия духовного, а именно, православного, содержания) становится все более популярной. И это знаковое явление, поскольку отражает потребность широкого круга читателей – наших соотечественников - в познании духовных истин. Такая литература нуждается в системном исследовании и в современной интерпретации. Литературоведение только приближается к освоению этой обширной и непростой темы (10).
Своеобразной точкой отсчета такого освоения, произведением, задающим систему подходов и критериев к прочтению того или иного православного текста, стала книга архимандрита Тихона (Шевкунова) «Несвятые святые» и другие рассказы» (2011г.) (2, 12, 14). Кроме того, эта книга, как мне кажется, сыграла совершенно особую роль в развитии целого направления современной литературы - автобиографической и документальной прозы. Стоит лишь упомянуть, что вслед за «Несвятыми святыми» издательство Сретенского монастыря выпустило в подобном формате несколько книг, из них – «Небесный огонь» и другие рассказы» Олеси Николаевой (13), «Райские хутора» и другие рассказы» Ярослава Шипова (16).
Православная автобиографическая проза представлена сегодня и такими разными по пафосу и форме произведениями, как книга отца Артемия (Владимирова) «С высоты птичьего полета» (3) и «Закорючки» (в 3 томах) Петра Мамонова (11).
Книгу протоиерея Артемия Владимирова составили воспоминания первых семнадцати лет жизни. Во вступительной статье В. Крупин справедливо отметил, что быстрее всего Православие становится понятным не в рассказе о нём, а в показе, то есть в передаче личного опыта (9, с.5). Вместе с героем мы проходим путь от самых первых детских впечатлений до первой исповеди и причастия. В главе «Ясли» речь идет о том, как каждую пятницу малыши ждали момента, когда их заберут на выходные домой. Эмоционально и выразительно читателю явлена абсолютная невозможность для ребенка существовать вне материнской любви: «…Мы стремглав бежим к самому дорогому существу на свете – нашей МАМЕ! Она обхватывает нас и прижимает к себе, обдавая нежным теплом, и сама плачет вместе с нами, уткнувшимися, как щенята, в складки её платья (…) В описанной мною картине созерцаю Божественный свет. Теперь мне ясно открывается её мистический смысл. Нам, близнецам, являлся тогда через родного человека Небесный Отец, и мы, духовные сироты, прикасались к Его простёртым дланям, прижимаясь к материнским тёплым рукам… Боже правый! Даруй Твоим крошечным созданиям, воззванным через родителей к бытию, отеческую и материнскую любовь; пусть малыши всегда видят бездонные материнские очи, чрез которые Ты, Христе Спасе, глядишь в их сердца и освещаешь детские души светом Своей радостотворной любви!» (3, с.14-15).
Этот фрагмент – один из ключевых в книге, в нем в концентрированном виде явлены не только основная интонация и словесно-изобразительная сторона произведения, но и закономерности его сюжетно-композиционной структуры, внутренней архитектоники. Очевидно, что по своему построению книга отца Артемия продолжает традицию повествовательной двуплановости, идущую от русской классики, например от Л.Толстого, его знаменитой трилогии. Эта двуплановость создается повествовательными интенциями – к детализации и генерализации. С одной стороны, перед нами ситуация, событие, картинка, переданные через восприятие ребенка, как бы увиденные вновь, восстановленные здесь и сейчас живой памятью. С другой, - наряду с этой живой конкретикой – присутствует обобщенный план – тот сегодняшний, «взрослый» взгляд на происходящее, который обозначен уже самим заголовком – «с высоты птичьего полета» и который прояснен автором специально - в самом тексте книги: «Сейчас, с высоты птичьего полёта осматривая прожитые годы, я останавливаюсь на одном, совсем не примечательном событии, в котором, однако, склонен видеть точку отсчёта и одновременно точку опоры всего своего бытия» (3, с.218).
Сам образ, используемый автором – «с высоты птичьего полета» - несет в себе не только семантику возрастной дистанции, но и обозначает тот угол зрения, который задан абсолютной системой ценностей (поскольку «Христос всегда Один и Тот же») и которым в книге все измеряется. В этом смысле произведение А. Владимирова в полной мере обладает основным качеством духовной прозы, а именно, тем, что «духовная проза не знает напряженности поиска решения проблемы идеала, так остро поставленной в творчестве великих русских писателей. Не очаровываясь идеалом гуманизма, она … уже являет идеал - икону Первообраза - Христа, и тогда трагедия воплощения идеала снимается, преобразуясь в богослужебный гимн» (5).
Вместе с тем «богослужебный гимн» как семантико-интонационное ядро книги не исключает напряженности ее внутреннего психологического сюжета, организованного острым переживанием несовершенства человеческой души и острым же желанием ее «возрастания», приближения к высшим ценностям. В книге воссозданы самые первые этапы такого взросления и «возрастания». Главным, переломным моментом взросления становится смерть близкого человека - бабушки: «Не путём логических умозаключений, а устремлением сердца к родному и бесконечно дорогому человеку, ушедшему в мир иной, я прозрел духовно… Бабушка, некогда не сумевшая удержать мою руку на пороге приходского храма, в эту ночь ввела меня в нерукотворный храм веры, едва лишь сама вошла своей душою в вечность!» (3, с.199). Вновь вспоминается Толстой, «Детство», с его главой «Горе»… Вообще, одна из особенностей произведения – его живая связь с русской классикой – органичны в общем повествовательном контексте цитаты из Пушкина, Чехова, Толстого… Они не столько отсылают к филологическому образованию автора, сколько представляют «среду обитания» главных героев, их мир.
И еще. Книга А. Владимирова ценна тем, что принадлежит к тем особенно редким (если не единичным!) сегодня явлениям литературы, которые восстанавливают в правах высокое, «украшенное» слово, слово эстетически выразительное, яркое, необычное. В. Крупин, справедливо восхищаясь талантом автора, замечает при этом, что «простота описания в "Высоте птичьего полёта" такова, что даже и слова, и строчки не видятся, а только – люди и события» (9, с.8). Мне кажется, с таким утверждением можно согласиться лишь отчасти. В том-то и дело, что и слова «видятся» в этом художественно выполненном тексте, они обретают удивительную эстетическую весомость, самодостаточность, прочитываются по-новому (например, что значит одно только слово - радостотворный!) Автор не боится «говорить красиво» о высоких вещах: «Оборачиваясь назад, я сознаю теперь, что Человеколюбец Христос, Небесный Сеятель, опустил в тот день Свой заступ на иссохшую землю самолюбивого мальчишеского сердца» (3, с.189); «До сих пор я храню воспоминание о тёмной туче – скорби, сдавившей сознание железным обручем! Это были "родовые схватки", при которых душа вздымалась и опускалась в желании найти выход из мрачной темницы неверия. Собственно, неверием отравлен был ум, а сердце… сердце жаждало веры в победоносную силу Христовой любви, которая некогда разорила и отверзла настежь врата смерти! Сейчас я понимаю, что разбил эти замки и отодвинул заржавевший засов со створок сердечной клети Сам Спаситель, прикосновением Своей нетленной десницы просветивший мою душу благодатью!» (3, с.199-200); «Душа возродилась! Пройдя сквозь Сциллу и Харибду неверия и самолюбия, сквозь "огонь и воду" скорбей и слёз, моя бессмертная душа увидела, как над ней таинственной Рукой был отдёрнут полог зримого мира, и она вошла – всем своим существом – в мир невидимый» (3, с.201) и т.п. и т.п.
Очевидно даже из приведенных примеров, что замечательный дар владения образным словом воздействует на читателя сильнее всяких аргументов и рассуждений. Полагаю, что в книге А. Владимирова возрождается не столько избыточно-метафорический язык И. Шмелева, сколько изящный и одновременно сердечный стиль забытого В. Никифорова-Волгина. Можно предположить, что такого рода тексты создаются с опорой не только на русскую классику, но и на искусство проповеди. Проповедь наряду с красноречием, формируемым тремя качествами: "docere, delectare, movere" - учить, нравиться, трогать - требует от создателя, как указывал митрополит Антоний (Храповицкий), "единой цельной внутренней настроенности" духа человеческого, облагодатствованного специальным даром в таинстве священства…» (1). Поэтому произведения, подобные «С высоты птичьего полета», следует анализировать не только с помощью литературоведческих инструментов, но и опираясь на гомилетику – науку, изучающую законы построения проповеди (1).
Любопытно, что автор в финале книги косвенным образом сам определяет специфику своего письма. Я имею в виду очень значимую сцену, когда герой, не подготовленный исповедью и покаянием, подходит вместе с другими причащающимися прихожанами к Чаше, слышит вопросительно-доброжелательное слово священника, обращенное к нему, и называет его "умилительным": «Что было в Чаше, для чего её вынесли, я, конечно, не ведал. Но душа неодолимо влекла меня к серебряному сосуду, как будто в нём был сокрыт источник жизни, то, без чего отныне я не смогу жить… Увидев, как другие сложили руки на груди крест-накрест, я сделал то же самое и медленно приблизился к священнику. Тот, подняв на меня взор, спросил: «Миленький, а ты исповедовался?» О, это чудное, "умилительное" слово (выделено мною – Н.П.)! Благодарю Господа, что Он тогда вложил его в уста опытного пастыря, знатока душ человеческих! Это слово было так созвучно светлому чувству, которое поселилось у меня на сердце во время безмолвного предстояния алтарю» (3, с.216). Мне кажется, что книга самого А. Владимирова написана тем редкостным – и от этого особенно драгоценным - «умилительным» словом, от которого современный читатель давно отвык, но испытывает в нем огромную потребность, равно как и потребность в обретении особого духовного состояния умиления, переживаемого героями книги. «Умиление выражает нечто сокровенное в вере и душе русского народа», - справедливо отмечает в своей статье известный исследователь Ф.М. Достоевского В.Н. Захаров (7, с.163). Трактуя религиозный смысл этой категории, он опирается на значение слова, полно представленное в словаре В.И. Даля: «УМИЛЯТЬ, умилить кого, трогать нравственно, возбуждать нежные чувства, любовь, жалость. Простосердечное радушие умиляет. Божьи дела умиляют человека (…) Умиленье ср. действие умиляющего; состояние умиленного; чувство покойной, сладостной жалости, смиренья, сокрушенья, душевного, радушного участия, доброжелательства. Молиться в умилении. Созерцать что в умилении или с умилением, умиляясь. Милосердие есть умиленье на деле» (4, с.493). Тем самым в этом эпизоде запечатлен не просто этап духовного пути персонажа, но и очень лично, проникновенно обозначено то, что «было желанной целью православного богослужения, молитвенного общения человека с Богом» (7, с.164).
«Умиление – это когда начинаешь проливать слезы, осознавая великую милость Бога к себе и ко всему, что творится в мире. Всегда внезапно. Как снег» (11, с.48), - пишет другой автор - Петр Мамонов. Его книга «Закорючки» - на первый взгляд, совсем иного рода. Сдержанный, афористичный стиль письма, снижающие всякий пафос бытовые зарисовки… «Закорючки» - название знаковое, отсылает нас к миру детства, к тому времени, когда мы делаем первые шаги нашей сознательной жизни. И это принципиально. Создавая книгу о пути к Богу, о душе, он не просто хорошо понимает, он очень лично переживает то, что, говоря словами Евангелия, «если не обратитесь и не будете как дети, то не войдете в Царство Небесное». Автор пронзительно передает состояние сыновней беспомощности перед Отцом Небесным и абсолютной открытости, доверчивости по отношению к Нему: «Всю жизнь будет мотать. Это нормально. Я проще стал относиться. Я грешен, а Бог мой – благ. Вот и тянись к Нему всей своей тощей шейкой, как птенец тянется к червяку в клюве матери.
Пташечки-голубушки,
ситцевые платьица,
пропоют мне песенку,
солнышко закатится.
Распахну я руки на своем «бегу».
Не могу не прыгать, просто не могу!» (из миниатюры «Радость», 11, с. 32).
Чувство, с которым написана книга, хорошо проясняют и размышления епископа Феофана Затворника из его знаменитых «Мыслей на каждый день года по церковным чтениям из Слова Божия»: «…Премудрость зовет к себе безумных: "кто неразумен, обратись сюда" (Прит. 9, 4). Стало быть умникам нет входа в дом Премудрости или в св. Церковь. Умность всякую надо отложить у самого входа в этот дом… Входя в церковь, оставь ум свой и станешь истинно умным; оставь свою самодеятельность и станешь истинным деятелем; отвергнись и всего себя и станешь настоящим владыкою над собою. Ах, когда бы мир уразумел премудрость эту! Но это сокрыто от него. Не разумея премудрости Божией, он вопиет на нее, и безумных разумников продолжает держать в ослеплении своем» (6, с.35). Подчеркивая глубинную связь с православной традицией, П. Мамонов широко цитирует Святых Отцов. В миниатюре «Вера» - Григория Богослова: «Вера есть непытливое согласие» (11, с.33), в «Себялюбии» - Паисия Святогорца: «Когда ты выбрасываешь из себя свое "я", в тебя бросается Христос» (11, с.44), а в «Простоте» (показательно, что миниатюра с таким названием есть и во 2 и 3 томах!) приводит слова свв. Амвросия Оптинского: «Где просто, там ангелов со сто; где мудрено – ни одного» (11, с.56) и Исаака Сирина: «Великая простота прекрасна» (11, с.74). Замечательно в книге это живое движение души от простоты естественной к простоте великой или совершенной, о которой писали Святые Отцы.
«Закорючки» написаны в жанре фрагмента, по законам малой художественной формы (15, с.38-51). Для этого жанра характерны предельная смысловая и пространственно-временная концентрация, ослабление фабульного начала и целая система минус-приемов, те «пропуски», лакуны, которые и формируют из всякого рода недоговоренностей и отрывочности «плотность» текста, его семантический объем (8, 15). Своеобразными центрами книги, словно собирающими вокруг себя зарисовки и впечатления, становятся емкие афоризмы самого автора: «Жить очень сложно. Очень мало любви и много одиночества. Долгих трудных часов, когда никого нет или вообще никто не нужен … Тогда протягивает руку Бог. Когда уже не ждешь и не можешь простить» («Любовь», 11, с.40); «Если есть в сердце чистое место, туда приходит благодать. Именно этим живым кусочком мы друг с другом и соединены» («Церковь», 11, с.43); «Нельзя подменять настоящее ловко сказанным; времени нет» («Творчество», 11, с. 49); «Нету чистой памяти. Всегда все завернуто в это мгновение» («Воспоминания», 11, с.60); «Чистый. Без коры» («Бескорыстный», 11, с.65); «Одному Богу известно, как бывает тяжело. Но Богу известно» («Помощь», 11, с.65). «Одно только слово и полезно в жизни: "Господи, помилуй"» («Слова», 11, с.71) и т.п. Среди афоризмов есть особые – парадоксально-метафорические: «Внимательно отнестись, каждое дело – снежинка: веточка, лучи, таинственный смысл» («Снежинка», 11, с.59); «Ветер гонит пыль» («Гонения», 11, с.71); «Утром вышел: снег, в поле охотник и собака прыгает. Присмотрелся… - две елочки» («Мнение», 11, с.73), а также - прямо выводящие читателя в бытовую, предметную сферу ежедневного человеческого существования: «Дед разговаривает с внуком. У деда нормальное лицо, и внук правильно показывает рукой вдаль» («Отцы и дети», 11, с.68); «Только завидишь какую-нибудь скамеечку, сразу хочется выпить» («Страсти», 11, с.70); «Два обструганных сосновых столба стоят рядом, прислоненных к забору» («Память», 11, с.73) и т.п.
Этими афоризмами, выполняющими функцию семантических и композиционных «узлов», не только акцентируются основной смысл и тон произведения, но и создается его ритмическая структура. Концентрация мысли такова, что содержание некоторых миниатюр умещается в одно слово: «Знание»: «Тишина»; «Лень»: «Завтра» и т.п. На фоне такого плотного текста ярче проступает поэзия тех фрагментов, в которых автор передает восхищение красотой Божьего мира. Один из замечательных примеров – миниатюра «Смирение» (11, с.34). А кроме того, значение фрагмента подчеркивается нередко поэтическими вкраплениями, соединение «стихов и прозы остраняет и обостряет природу того и другого» (8, с.8). Пример из фрагмента «Любоначалие»: «Хорошо, когда чудо приходит ночью (далее – бытовая зарисовка с далеко непоэтическими, житейскими подробностями)… А поздно ночью светила луна, горел фонарик, и пронеслось ветерком:
Ночное
Как удивительно мне все это ночное:
Луна, дорожка ломкая на крыше жестяной.
Все непонятное и все-таки родное
Живет, и спит, и царствует со мной» (11, с.38).
Темы включенных в книгу фрагментов различны – от самых высоких - «Святой Дух», «Божий мир», «Причастие», «Храм» и т.д. до бытовых, повседневных – «Волосы», «Мышь», «Муха», «Персики», «Лень», «Комфорт» и проч. Поводы для размышлений, на первый взгляд, могут показаться случайными, спонтанными, прямо не связанными друг с другом. Однако среди как будто совсем свободного разнообразия есть фрагменты с повторяющимися названиями. Их 8, и они имеют характер вариаций. Мы встречаемся с эффектом тематического возврата, а «возврат всякий раз меняет качество темы, и даже если она точно повторена… то ее переживание будет новым» (8, с.7). Более того, повторенные дважды среди многих других эти заголовки, по существу, прочерчивают символический сюжет книги: «Гонения» - «Смирение» - «Совесть» - «Простота» - «Счастье» -«Надежда» - «Радость» - «Христос». Словно обозначаются основные константы и вехи духовного пути человека. А пуантированный финал, продиктованный законами жанра малой формы, дает не только эффект возрастания смысла, но и усиливает степень соотнесенности отдельных составляющих в произведении. Так, 1-ый том завершается фрагментом «Благая весть», включающим цитату из Евангелия от Луки, 2-ой том - миниатюрой «Красота», а 3-й – фрагментом «Христос», в котором цитируется о. Дмитрий Смирнов (его определение христианства из проповедей), а также святитель Макарий Египетский: «Ни на небе, ни на земле я не встречал ничего более прекрасного, чем душа человеческая» (11, с.74).
Завершая так серьезно и высоко каждый свой том, П. Мамонов подчеркивает самое главное – стремление показать, как душа человеческая, пробужденная Благой вестью к подлинной духовной жизни, преображается Верой, постигает в самых неожиданных вещах и обстоятельствах Красоту Христовой Истины.
Книги, о которых идет речь, дают читателю возможность сердечно прикоснуться к бесценному опыту этого постижения. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
1. Архиепископ Аверкий (Таушев). Руководство по Гомилетике. http://semynaria.narod.ru/gomilet/gomiletika_averky.html.
2. Архимандрит Тихон (Шевкунов). «Несвятые святые» и другие рассказы. М.: Изд-во Сретенского монастыря, 2011.
3. Владимиров А., протоиерей. С высоты птичьего полёта/ Протоиерей Артемий Владимиров. Москва: Артос, 2012.
4. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1955. Т. IY.
5. Долгова Е. Русская духовная проза 30-70-х г.г. XIX века/ http: //aseminar.narod.ru/dolgova.htm.
6. Затворник Ф. Мысли на каждый день года по церковным чтениям из Слова Божия. М.: Издание Московской Патриархии, 1991.
7. Захаров В.Н. Умиление как категория поэтики Достоевского// Теория Традиции: христианство и русская словесность. Коллективная монография. Ижевск: Изд-во «Удмуртский университет», 2009. С. 163-185.
8. Капинос Е. Малые формы поэзии и прозы (Бунин и другие). Новосибирск: ООО «Открытый квадрат», 2012.
9. Крупин В.Н. Вступление// Владимиров А., протоиерей. С высоты птичьего полёта / Протоиерей Артемий Владимиров. Москва: Артос, 2012. С.5-8.
10. Леонов И.С., Корепанова В.А. Поэтика православной прозы XXI века. М.; Ярославль: Ремдер, 2011.
11. Мамонов П.Н. Закорючки. Т.1-3 // Мамонов П.Н. Дураков нет. Тюмень: Русская неделя, 2011. С. 24-74.
12. Моторина А.А. Идейно-художественное единство книги архимандрита Тихона (Шевкунова) «Несвятые святые» и другие рассказы // Духовные начала русского искусства и просвещения. Материалы XII Международной научн. конф. Великий Новгород: НовГУ, 2012. С. 207-219.
13. Николаева О. «Небесный огонь» и другие рассказы. М.: Изд-во Сретенского монастыря, 2012.
14. Пращерук Н.В. «Несвятые святые» и другие рассказы» архимандрита Тихона (Шевкунова): открытие мира // Духовные начала русского искусства и просвещения. Материалы XII Международной научн. конф. Великий Новгород: НовГУ, 2012. С. 202-206.
15. Тынянов Ю.Н. Вопрос о Тютчеве// Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М.: Наука, 1977. С. 38-51.
16. Шипов Я. «Райские хутора» и другие рассказы. М.: Изд-во Сретенского монастыря, 2012.
____________________________
* Наталья Викторовна Пращерук - доктор филологических наук, профессор (Уральский федеральный университет, Екатеринбург).
21.12.2021 |
|
| |
|
15.12.2021 |
|
|
15.12.2021 |
|
|
14.12.2021 |
|
| |
|
10.12.2021 |
|
|
26.11.2021 |
|
|
17.11.2021 |
|
| |
|
Архив новостей |
Богословское образование
